19.10.2018

Энтони Дорр — Весь невидимый нам свет | Anthony Doerr — All the Light We Cannot See

За книгу Дорра я бралась раз 5. В непрочитанных книгах она висела уже пару лет. Причина проста — меня отпугивают книги-победительницы литературных премий и при этом возглавляющие списки бестселлеров.
Как показывает практика, эти книги мне «не заходят». Они либо слезливые, либо манипулируют чувствами читателя, либо обращаются к какой-то важной и глубокой теме, но очень поверхностно. Понятно, что все книги манипулируют чувствами читателя, и берясь за книгу, мы готовы к этому приятному обману, иллюзии. Просто почему-то некоторые авторы умеют это делать деликатно и ненавязчиво, а некоторые работают напильником и перебарщивают.

Дорр рассказывает о жизни одной слепой девочки из Парижа и одного мальчика-сироты из немецкого промышленного города накануне и во время Второй мировой войны. Мальчик, как водится, талантливый, причём талант, данный ему судьбой, он развил своим трудом. А девочка красивая, ну книжки читает, это да. Мальчик попадает в жернова системы, а девочка в жернова войны. Всю книгу они двигаются друг навстречу другу, сами того не осознавая.

Повествование не линейно, постоянно меняется от довоенного до настоящего (1944 год) времени. Вся книга состоит из множества маленьких глав, и стиль письма на мой взгляд грубоват. Всё описывается в настоящем времени и от того возникает ощущение, словно читаешь сценарий к фильму. Рваное повествование тому способствует.

Когда мы берёмся за книги о Второй мировой, всегда присутствует некая скрытая рана. И то, как автор обходится с героями, напрямую влияет на то, сдерёт ли он корочку, чтобы её раскровянило, или оставит ранку в покое и даст ей зажить. Неважно, на какой стороне находится читатель. Эта война задела всех.

К сожалению, в нашей стране число погибших больше, чем в любой другой стране-участнице войны. У каждого в семье кто-то тогда погиб, или воевал и вернулся, и ни о чём не рассказывал, или выживал в тылу. Поэтому все упоминания о русских пропускаются через эту призму воспоминаний, пусть не читателя, но его бабушек-дедушек и других родственников. Можно сказать, это личное. 

И если это личное в произведении выглядит, как нашествие варваров и психопатов, то возникает недоумение и вопросы. Особенно если параллельно автор упоминает героических американских солдат (всего погибших солдат 405 тысяч против советских 8-10 миллионов), штурмующих берега Нормандии, и героических французских старушек, выживающих без цветной капусты и новых туфель детям (моя бабушка копала окопы под Сталинградом на 8-м месяце беременности, а после войны вся семья ела суп из лебеды).

Конечно же ужасы, описанные автором (не буду здесь вдаваться в детали, при желании в других отзывах они есть) происходили. Но происходили не только они.

Всё это вкупе даёт блестящие отзывы американской публики и смешанные нашей, российской. Типа либеральная общественность делает вид, что ничего «такова» в книге нет, и слона не замечает. Люди простых взглядов прямо сообщают, что у них подгорело и книга отвратительная. Критики дали Пулитцера и восторглись.

Ну а я где-то между. Да, все акценты автор расставил верно, местами давит слезу, местами хватает за сердце. Отличная заготовка для успешного голливудского фильма. Читается легко и быстро. Вызвали ли у меня герои симпатию? Определённо нет. Мальчика я так и не смогла раскусить, чего он на самом деле хотел. Девочка просто хотела, чтобы её с Papa оставили в покое, и это не то чтобы сильный двигатель сюжета.

Есть гораздо более интересные и живые книги о войне, причём с обеих сторон баррикад. Правда, в списках бестселлеров New York Times не значатся. Пулитцера не получили (в отличие от). Они, к сожалению, правдивые. Или хотя бы пытаются осмыслить прошлое не в формате штампов.

Рекомендую:
  • «Он снова здесь» немецкого писателя Тимура Вермеша — мой отзыв. На Нефтликсе есть фильм по книге, правда с английскими субтитрами. Советую посмотреть после прочтения, это тот случай, когда кино дополняет книгу прекрасно. Трейлер.
  • Воспоминания Стефана Цвейгаотзыв.
  • Воспоминания Себастьяна Хафнера о Первой мировой и начале Второй, о культурной жизни Берлина и как она менялась с приходом к власти фашистов — отзыв. Это тот самый пример обычного человека, который задумался и записал происходящее с ним и вокруг. Крайне рекомендую. В 1938-м Хафнер из Германии уехал.
  • Воспоминания Тадеуша Боровскогоотзыв. Книга очень трагичная и тяжёлая. Боровскому выпало пережить Освенцим, к сожалению, после войны трудности мирного времени оказались для него не проще военных.
  • Любая книга Ремарка, но моя любимая, пожалуй, «Ночь в Лиссабоне». 
Энтони Дорр, «Весь невидимый нам свет». Anthony Doerr, 'All the Light We Cannot See'.
Мой рейтинг: 5 из 10.

05.10.2018

Адольф Мушг — Счастье Зуттера | Adolf Muschg — Sutters Glück

Продолжаю рассказывать о книгах в формате «прибежала и написала».
Сегодня это «Счастье Зуттера» швейцарского писателя Адольфа Мушга.
Если честно, не поняла, что это было. Нет, сюжет-то простой и понятный. Не поняла я скрытых отсылок автора и видимо потерянную в переводе игру слов. Здорово и интересно читать книги авторов из разных стран. Однако хотелось бы, чтобы они сопровождались послесловием с развёрнутыми комментариями для тех, кто не посвящён в бытовые детали страны автора.

Главный герой после самоубийства жены осознаёт, сколько ошибок он совершил и скольким людям испортил жизнь своими действиями. Анализирует прошлое, отдаёт долги и заодно узнаёт много нового об усопшей. По ходу дела путешествует, ищет кошку, выздоравливает после пулевого ранения и сближается с женщиной, которая убила топором своего мужа.
Из какой-то швейцарской деревушки
Автору хотелось как будто всего и сразу, и любовную линию развить, и показать двуличность внешне приличного и религиозного общества, и рассказать о смерти. То, что я что-то упускаю, сделала вывод из единственного отзыва на Goodreads:
Wortgewaltig und klar strukturierte Sprache mit vielen Konnotationen und Spielereien
Потому что ничего такого я не заметила. Ни коннотаций, ни конечно же Spielereien. При том, что в Швейцарии я была трижды, но побывать туристом очевидно не равно понять важность того, почему смотрительница кошачьего приюта говорит на бернском диалекте. Советую любителям Швейцарии (можно вспомнить знакомые места) или тем, кто читает на немецком и в состоянии оценить Konnotationen.

Немного цитат:

...я же скорее заболею, чем стану объектом медицины. Дело не в том, что медицина ничего не может, она может многое и давно уже слишком многое. Вот только она не видит ничего в шаге от ее пути, из-за яркости исходящего от нее света. Для врачей медицина становится все лучше, для больных — нет. Знаешь ли ты, Зуттер, что такое болезнь? Это когда на тебя опускаются сумерки. И ты не знаешь, вечер на дворе или утро. Мы для того и созданы, чтобы привыкать к сумеркам. Мы видим все больше, но все меньше знаем, что же мы видим. Я не хочу умереть под взглядом медицины, Зуттер, тогда от меня ускользнуло бы слишком многое. Я не увидела бы даже того, что видит кошка. 
 ***
 — Кроме того, Жанетт ловко управляется не только с бухгалтерскими счетами. Она прирожденный менеджер, и теперь ничто не мешает ее таланту проявить себя в полной мере. Я выражусь неприлично, если скажу, что тебя можно поздравить с «хорошей советницей»? 
— Нет, всего лишь съязвишь. Но тут ты абсолютно прав. Впервые за десять лет у нас дебет сошелся с кредитом. Теперь у нашего центра бездефицитный бюджет. 
— Ну, тогда тебе недолго ждать благословения швейцарской церкви. Кстати, как Жанетт предпочитает произносить — «бугалтер» или «бухгалтер»? 
— Бухгалтер, разумеется, — ответил Фриц. 
— Само собой. Я слышал, точно так же произносит это слово и господин Кинаст, бывший прокурист «приносящей доход сберкассы». Муж той женщины, что держала на коленях мою голову, когда я подыхал, истекая кровью. Бухгалтер. Почти как «бюстгальтер». Но ничего похожего на «адюльтер» — не на тот слог падает ударение.
*** 
Она знала, что ночь эта последняя, и не разбудила его, когда он спал, как сурок. Когда он вспоминал об этом в реанимации, его душили слезы бешенства. А других слез и не бывает, эту науку он усвоил тридцать лет назад. Плачут не от печали, как хочется и принято думать. Плачут всегда от ярости, от уязвленного тщеславия, от безудержной жалости к самому себе.
Адольф Мушг, «Счастье Зуттера». Adolf Muschg, Sutters Glück.
Мой рейтинг: 6 из 10.
Озон