12.04.2017

Посмотри на него — Анна Старобинец

Как-то майским утром я поехала на обследование в один НИИ, что при РАМН. НИИ серьёзный, по сути он один такой на всю страну. Люди едут в него на обследование и лечение не только со всей России, но и из других стран бывшего Союза. Передо мной стояла простая задача — натощак сдать кровь, перекусить быстро, сделать УЗИ и с результатами обследования подойти к моему врачу. Я всё спланировала заранее, записалась, чтобы времени на всё хватило, и была довольна своими организаторскими способностями.

Врача-узиста посоветовала моя врач. Узистку она хвалила, говорила, что она лучшая в Институте. Можно сказать, светило местного масштаба. Я не требовала лучшую в мире узистку, но раз врач её рекомендует, подумала я, должна быть хорошая. Стоит уточнить, что за амбулаторное обследование в НИИ нужно платить. Бесплатно можно пройти то же самое дней за 5 в стационаре, дождавшись своей очереди на госпитализацию. То есть всё, что я делала, я оплачивала из своего кармана.

С первой частью плана я расправилась быстро. Подойдя к кабинету УЗИ за 5 минут до приёма, удивилась, что в очереди нет никого, кроме меня и двух врачей, мужчины и женщины. Они перешучивались между собой и на меня особого внимания не обращали. Когда подошло моё время, узистка выглянула и позвала меня в кабинет. Каково же было моё удивление, когда вместе со мной зашли сидевшие рядом со мной врачи. Я, мягко говоря, потерялась, когда они начали обсуждать что-то с узисткой, которая готовила прибор для обследования и кинула мне одну фразу «Раздевайтесь и ложитесь на кушетку». Я спросила, что тут делают два незнакомых мне врача, на что получила лаконичный ответ «Это интерны». Я сказала, что не хочу, чтобы интерны присутствовали на моём УЗИ. Меня проигнорировали.

Взвесив за и против, я решила, что двоих дополнительных врачей я как-нибудь переживу, хотя мне и неприятно раздеваться в присутствии неизвестно кого. Узистка начала возить датчиком, и я в принципе уже забыла про тех двоих, когда открылась дверь и в кабинет ввалилось человек 5. А за ними еще трое. Все они были, по-видимому, интернами. Потому что то, что узистка видела на экране, она сообщала не мне, а им. Сопровождая это смешками и инсайдерскими шутками. Я лежала, красная как рак, и не знала, что мне делать.

Представьте себя на моём месте. Вы лежите в исподнем, наполовину измазаны мерзким холодным гелем, в кабинет входят, как к себе домой, незнакомые вам люди, а ваше состояние комментируют всей комнатой десяток человек, вспоминая другие случаи из практики. В кабинете царила атмосфера энергичной студенческой встречи, ведь это же были интерны. Относительно молодые, будущие врачи. Будущее нашей медицины. А через полчаса меня ждала врач с результатами, поэтому вариант вскочить, накричать на них и убежать (не считая необходимости вытирать пол-литра геля и напяливать потом на скользкое тело одежду) был с точки зрения логики неэффективен и также унизителен.

В итоге узистка-светило вручила мне распечатанное заключение и бросила «Печать в регистратуре поставьте», я выдавила «Спасибо» и сбежала из этого филиала ада. Врачу я всё это передала, она крайне удивилась, и сказала, что в моём случае я имела полное право отказаться от присутствия интернов, ведь я оплачивала своё исследование сама. Я это и так прекрасно понимала, и сообщила ей, что я отказывалась, но видимо недостаточно громко и скандально.

Этот случай оставил у меня в душе сильный осадок. Когда я рассказывала близким, не все понимали, в чём именно проблема, и почему я «просто не отказалась» от присутствия посторонних. Стоит ли говорить, что мне это неприятно слышать? Думаю, нет. И так понятно.

Отзыв ниже на книгу может вызвать неприятные эмоции у некоторых читателей. Читающий продолжает на свой страх и риск.
Когда я взялась за книгу Анны Старобинец «Посмотри на него», я была заинтригована с первых страниц. Во-первых, она описывает себя, свою историю так, что задерживаешь дыхание и надеешься, что ей всё-таки повезёт. Во-вторых, уже во второй главе героиня переживает почти то же, что и я. С той лишь разницей, что в кабинете УЗИ я была ответственна только за себя, а она была ответственна ещё и за своего ребёнка, жизнь которого стоит под вопросом.
Я раздеваюсь. Демидов тихо переговаривается о чем-то со своей ассистенткой, я слышу невнятное бормотание: “Конечно… Кому же не интересно…”; потом она выходит из кабинета. Профессор вводит трансвагинальный датчик мне во влагалище. Спустя минуту в кабинет входят в сопровождении ассистентки человек пятнадцать в белых халатах – студенты-медики и молодые врачи. Они выстраиваются вдоль стены и молча смотрят. А я лежу голая. С трансвагинальным датчиком в одном месте. Я снова раздваиваюсь. Та я, которая на грани истерики, зажмуривает глаза, чтобы их не видеть, и, кажется, плачет. Другая я, наблюдательная и спокойная, размышляет, как это забавно, что вся сцена и по ощущениям, и по антуражу похожа на фрагмент кошмарного сна.
Потом он вытаскивает из меня датчик и повторно водит по животу – специально, чтобы продемонстрировать студентам то, что они пропустили. 
– Смотрите, какая типичная картина, – говорит профессор Демидов. – Вот кисты… Видите? Вот они, множественные кисты… Размеры почек в пять раз больше нормы… Мочевой пузырь недоразвит… Смотрите, как интересно… Вод пока нормальное количество… Но скоро будет маловодие… С такими пороками дети не выживают… 
Не выживают. Не выживают. Не выживают. Профессор Демидов обращается не ко мне, а к студентам. Меня он больше не замечает. Меня больше нет. 
Если я сейчас честно служу науке в целом и Центру акушерства, гинекологии и перинатологии им. В. И. Кулакова в частности, какого ж черта я заплатила за это исследование три тысячи рублей? А если уж я их заплатила, то почему светило науки попросту не спросило меня, не возражаю ли я, чтобы за мной сейчас наблюдала толпа посторонних?
Система родовспоможения в России немножко особенная. Начиная с самого названия, которое идёт из СССР — «родовспоможение» — и заканчивая отношением к женщинам в женской консультации и роддоме. Эта система закрытая и попахивает повинностью сродни воинской для мужчин (чего стоит термин «встать на учёт» при наступлении беременности). Анне Старобинец не повезло, и она прочувствовала всю мощь этого бездушного маятника из прошлого на своей шкуре. В её случае не повезло вообще никому.

В шестнадцать недель её беременности в Центре акушерства и гинекологии на Большой Пироговке ей сообщат, что у плода (раньше его называли «ребёнок») почки в 5 раз больше нормы и  ей нужно сделать «УЗИ экспертного уровня» для подтверждения. В цитатах выше описано это самое экспертное УЗИ из центра имени Кулакова на Опарина. После него Старобинец свяжется со своим лечащим врачом из клиники Снегирёва, единственным ответом которого станет «Идите в женскую консультацию». Только женская консультация даёт разрешение на прерывание беременности. Речь идёт о прерывании, потому что «прогноз на жизнь неблагоприятный».

Но надо понимать, что за всё в нашей жизни приходится платить. Просто так врач в женской консультации ничего не даст. Ей нужна обменная карта. А чтобы была обменная карта, нужен заполненный обходной лист. А чтобы заполнить обходной лист, нужно взять этот лист и обойти в поликлинике кардиолога, окулиста, лора, стоматолога и терапевта. После этих манипуляций собирается консилиум и врачи решают, давать ли разрешение на прерывание или не давать. Если дают, то Старобинец отправляют в специализированную клинику на Соколиной горе, где также располагается инфекционное отделение «с бомжами». Там ей должны будут ввести лекарство, провоцирующее искусственные роды, сделать после выхода плода выскабливание кюреткой, чтобы ничего не осталось, пролечить курсом антибиотиков. На всё планируется две недели, присутствие мужа, естественно, невозможно ни при каких обстоятельствах.

Любопытно в этой ситуации то, что никакого выбора женщине не предоставляется. Единственный вариант в случае Старобинец — ложиться в стационар в отделение государственной инфекционной больницы на искусственные роды и выскабливание, молясь, что в результате манипуляций её не заразят ЗППП, не начнётся кровотечение, не придётся удалить матку. Никакие другие заведения в России «такими вещами», как это называют врачи, не занимаются. Неважно, за какие деньги и как сильно просить, неважно, какие у тебя связи и на Порше какого года ты ездишь, живёшь ты на Мясницкой в центре Москвы или в Нижнем Тагиле. Если с эмбрионом что-то пошло не так на уровне генетики (а контролировать такие вещи невозможно), перспектива одна. Ни один платный центр за такую женщину не возьмётся. Это же сложный случай, а им нужны лёгкие. Вопрос только, зачем нужны они сами, если в сложных случаях они не помогают, а в простых и врач не нужен.
У них здесь беременные. Беременюшки. Они здесь занимаются беременюшками и их пузожителями, а не всякой патологической мерзостью. Они контролируют их вес, и состав их крови, и биение их сердец. Но если что-то идет не так, если работа первичных ресничек в клетках эпителия почечных канальцев нарушена, если паренхима перерождается в кисты, если прогноз неблагоприятный, если такие дети не выживают – то пузожитель превращается в плод с пороком, в гнилую тыкву; беременюшка превращается в крысу. Все эти клиники. С воздушными шариками, с журналами “Ваш малыш”, с фотографиями младенцев, с бюстгальтерами для будущих мам. Они не для крыс. Пусть крысы уйдут через черный ход. Пусть крысы копошатся в подвале. Через парадный заходит та, что ждет малыша. Через парадный заходит будущая мама. А я не жду, я уже никого не жду. Я просто крыса. И мое будущее прописано в инструкциях санэпидемнадзора.
Есть, правда, другой вариант. Но он доступен не всем. Собрать деньги, найти знакомых, сделать визу и уехать на прерывание беременности в другую, европейскую страну. Где плод не заливают солевым раствором с 70-х годов, где плод называют ребёнком, где чистку делают, только если УЗИ показало необходимость в ней, а не вслепую, где ребёнка после этой процедуры хоронят, а не утилизируют с мусором. Где к беременной женщине с генетически несовершенным плодом относятся как к человеку, а не говорят «молодая, ещё родишь».

Старобинец так и сделала. Собрала деньги, сделала визу, нашла знакомую и уехала в Германию, чтобы подтвердить отклонения у ребёнка ещё раз и сделать там прерывание. Я не буду пересказывать, что происходило дальше. Это травматично и безусловно ужасно. Объективно ужасно. Когда у человека не остаётся выбора, и ему приходится принимать решение о прерывании жизни ребёнка, которого он хотел, представлял, о котором думал.

Техническая сторона вопроса выглядит жутко. Автор описывает всё: как её готовили к самому процессу родов, как её поддерживал муж и присутствовал всё время (в дальнейшем им обоим это помогло), как она не могла решиться посмотреть на ребёнка, хотя все врачи в немецкой больнице говорили ей, что так будет проще потом.

Естественно, после такого шока у человека меняется взгляд на жизнь, психика. Автор не смогла просто взять и забыть случившееся. Ей пришлось искать психолога и лечить панические атаки, выстраивать диалог с мужем о новом, третьем ребёнке. Которого она, к слову, родила, и с которым всё благополучно.

Однако для меня, как для человека, проживающего в России, и при этом женщины, более жутким стало описанное автором отношение общества к пережившим подобное женщинам. Она для книги пыталась связаться с той самой инфекционной больницей на Соколиной горе и с Департаментом здравоохранения и взять интервью по теме. Её либо игнорировали, либо отвечали одной фразой. Закрытость нашей системы здравоохранения вызывает у меня серьёзные вопросы. Я с ней знакома и по своему опыту. Зачем она нужна, если всё так эффективно организовано, как любят представлять на официальных сайтах и в интервью служителей народа?

Для книги же она брала интервью у женщин, переживших то же самое. У ребёнка одной из них, Жанны, диагностировали анэнцефалию, и она решилась рожать дома сама. От безвыходности. Потому что в стационаре больнице после прерывания врачи не дают женщине ребёнка на руки, не дают ей попрощаться с ним, даже если она попросит. Её это не устраивало. Зачем нужны эти бесчеловечные запреты и обращение с женщиной, как будто она недееспособна? Она беременна, а не психически нездорова. Стоит пояснить, что всех женщин, у которых диагностируют пороки развития плода, направляют на прерывание. Несмотря на любые религиозные или этические воззрения, запрещающие это делать.
На самом деле, это оказался практически самый болезненный момент в нашей истории – то, как именно нам сообщили эту новость. Без всякого такта и сочувствия. С предложением показать мне чужих детей с физическими увечьями через минуту после того, как я узнала, что мой ребенок умрет. И еще – как только они видят, что что-то не так, они начинают говорить не “ребенок”, а “плод с аномалиями”. Где-то в комментариях на форумах я прочла, что в нашей стране, похоже, медики таким образом формируют “здоровую нацию”. Настойчиво уговаривая женщину на аборт, если у ребенка патологии. Сразу ведь и детская смертность в родах сокращается, и здоровые дети только рождаются.
И автора книги, и Жанну поддерживали мужья. Семья же, как показано в нескольких интервью, обычно старается обставить всё так, как будто ничего не произошло. По сути женщины теряют детей, неважно по каким причинам и на каком сроке, они должны пережить это горе, каждая по своему. Кто-то плачет, кто-то носит траур, кто-то зажигает свечу, кто-то жертвует деньги детским домам. Родственники же, а особенно родители женщины, утешают её словами «да он же даже ещё не живой был» и «надо поскорее всё забыть». Понятно, что у всех разная способность к эмпатии, но женщинам в такой сложной ситуации поддержки не хватает.

К чему ещё может обратиться человек за помощью в тяжёлой ситуации? Верующий — к церкви и богу. Но не у нас в стране. Героиня другого интервью, Настя, потеряла близнецов на сроке 18 недель. За поддержкой она (помимо прочего) обратилась к батюшке, который ей ответил: «Ну и что? Ты ж не одна такая».

Интернет, казалось бы, даёт возможность самоорганизоваться и объединиться в группы таким женщинам. Но всё тоже не так просто. Если на форуме пишут свои истории об искусственных родах, им не сочувствуют, а посоветуют съездить «к матронушке, она поможет» (починить ДНК?) и назовут убийцами.

Анна Старобинец взвалила на себя тяжелейшую ношу. Показать и заскорузлость нашей медицинской системы, и отношение к женщинам, которые вынашивают не идеальных генетически детей, и рассказать свою историю, описать свою боль. Такие люди, как она, делают мир немного, но лучше. Потому что о таких темах нужно говорить, через боль, через не хочу. Потому что они существуют и их нельзя замалчивать. «Посмотри на него» это призыв всему нашему обществу посмотреть на то, от чего все отворачиваются. Ведь каждый считает, что с ним-то этого не произойдёт.

Дополнение от 13.04.2017: только что прочитала в фейсбуке Анны, что её муж умер 6-го апреля в Израиле. Если автор вдруг набредёт на мой отзыв, могу только пожелать ей сил.

«Посмотри на него», Анна Старобинец.
Мой рейтинг: 10 из 10.
Озон | Литрес Лабиринт

Ссылка по теме:
Благотворительный фонд «Свет в руках», поддержка при перинатальной потере.

Комментариев нет:

Отправить комментарий